Неточные совпадения
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание
на присутственные
места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и не завесть его? только, знаете, в таком
месте неприлично… Я и прежде хотел вам
это заметить, но все как-то позабывал.
Новый ходок, Пахомыч, взглянул
на дело несколько иными глазами, нежели несчастный его предшественник. Он понял так, что теперь самое верное средство —
это начать во все
места просьбы писать.
Он не был ни технолог, ни инженер; но он был твердой души прохвост, а
это тоже своего рода сила, обладая которою можно покорить мир. Он ничего не знал ни о процессе образования рек, ни о законах, по которому они текут вниз, а не вверх, но был убежден, что стоит только указать: от сих
мест до сих — и
на протяжении отмеренного пространства наверное возникнет материк, а затем по-прежнему, и направо и налево, будет продолжать течь река.
— Состояние у меня, благодарение богу, изрядное. Командовал-с; стало быть, не растратил, а умножил-с. Следственно, какие есть насчет
этого законы — те знаю, а новых издавать не желаю. Конечно, многие
на моем
месте понеслись бы в атаку, а может быть, даже устроили бы бомбардировку, но я человек простой и утешения для себя в атаках не вижу-с!
Строился новый город
на новом
месте, но одновременно с ним выползало
на свет что-то иное, чему еще не было в то время придумано названия и что лишь в позднейшее время сделалось известным под довольно определенным названием"дурных страстей"и"неблагонадежных элементов". Неправильно было бы, впрочем, полагать, что
это"иное"появилось тогда в первый раз; нет, оно уже имело свою историю…
Но перенесемся мыслью за сто лет тому назад, поставим себя
на место достославных наших предков, и мы легко поймем тот ужас, который долженствовал обуять их при виде
этих вращающихся глаз и
этого раскрытого рта, из которого ничего не выходило, кроме шипения и какого-то бессмысленного звука, непохожего даже
на бой часов.
На нем был надет лейб-кампанский мундир; голова его была сильно перепачкана грязью и в нескольких
местах побита. Несмотря
на это, он ловко выскочил с телеги, сверкнул
на толпу глазами.
Что предположение о конституциях представляло не более как слух, лишенный твердого основания, —
это доказывается, во-первых, новейшими исследованиями по сему предмету, а во-вторых, тем, что
на место Негодяева градоначальником был назначен «черкашенин» Микаладзе, который о конституциях едва ли имел понятие более ясное, нежели Негодяев.
Река всею массою вод хлынула
на это новое препятствие и вдруг закрутилась
на одном
месте.
Для того же, чтобы теоретически разъяснить всё дело и окончить сочинение, которое, сообразно мечтаниям Левина, должно было не только произвести переворот в политической экономии, но совершенно уничтожить
эту науку и положить начало новой науке — об отношениях народа к земле, нужно было только съездить за границу и изучить
на месте всё, что там было сделано в
этом направлении и найти убедительные доказательства, что всё то, что там сделано, — не то, что нужно.
— Но человек может чувствовать себя неспособным иногда подняться
на эту высоту, — сказал Степан Аркадьич, чувствуя, что он кривит душою, признавая религиозную высоту, но вместе с тем не решаясь признаться в своем свободомыслии перед особой, которая одним словом Поморскому может доставить ему желаемое
место.
―
Это не мужчина, не человек,
это кукла! Никто не знает, но я знаю. О, если б я была
на его
месте, я бы давно убила, я бы разорвала
на куски
эту жену, такую, как я, а не говорила бы: ты, ma chère, Анна.
Это не человек,
это министерская машина. Он не понимает, что я твоя жена, что он чужой, что он лишний… Не будем, не будем говорить!..
— Приказал снести
на места. Что прикажете с
этим народом! — сказал приказчик, махая рукой.
Из театра Степан Аркадьич заехал в Охотный ряд, сам выбрал рыбу и спаржу к обеду и в 12 часов был уже у Дюссо, где ему нужно было быть у троих, как
на его счастье, стоявших в одной гостинице: у Левина, остановившегося тут и недавно приехавшего из-за границы, у нового своего начальника, только что поступившего
на это высшее
место и ревизовавшего Москву, и у зятя Каренина, чтобы его непременно привезти обедать.
Теперь Алексей Александрович намерен был требовать: во-первых, чтобы составлена была новая комиссия, которой поручено бы было исследовать
на месте состояние инородцев; во-вторых, если окажется, что положение инородцев действительно таково, каким оно является из имеющихся в руках комитета официальных данных, то чтобы была назначена еще другая новая ученая комиссия для исследования причин
этого безотрадного положения инородцев с точек зрения: а) политической, б) административной, в) экономической, г) этнографической, д) материальной и е) религиозной; в-третьих, чтобы были затребованы от враждебного министерства сведения о тех мерах, которые были в последнее десятилетие приняты
этим министерством для предотвращения тех невыгодных условий, в которых ныне находятся инородцы, и в-четвертых, наконец, чтобы было потребовано от министерства объяснение о том, почему оно, как видно из доставленных в комитет сведений за №№ 17015 и 18308, от 5 декабря 1863 года и 7 июня 1864, действовало прямо противоположно смыслу коренного и органического закона, т…, ст. 18, и примечание в статье 36.
— Да, но я выставляю другой принцип, обнимающий принцип свободы, — сказал Алексей Александрович, ударяя
на слове «обнимающий» и надевая опять pince-nez, чтобы вновь прочесть слушателю то
место, где
это самое было сказано.
Как ни страшно было Левину обнять руками
это страшное тело, взяться за те
места под одеялом, про которые он хотел не знать, но, поддаваясь влиянию жены, Левин сделал свое решительное лицо, какое знала его жена, и, запустив руки, взялся, но, несмотря
на свою силу, был поражен странною тяжестью
этих изможденных членов.
— Ну, я рада, что ты начинаешь любить его, — сказала Кити мужу, после того как она с ребенком у груди спокойно уселась
на привычном
месте. — Я очень рада. А то
это меня уже начинало огорчать. Ты говорил, что ничего к нему не чувствуешь.
Одно время, читая Шопенгауера, он подставил
на место его воли — любовь, и
эта новая философия дня
на два, пока он не отстранился от нее, утешала его; но она точно так же завалилась, когда он потом из жизни взглянул
на нее, и оказалась кисейною, негреющею одеждой.
Когда встали из-за стола, Левину хотелось итти за Кити в гостиную; но он боялся, не будет ли ей
это неприятно по слишком большой очевидности его ухаживанья за ней. Он остался в кружке мужчин, принимая участие в общем разговоре, и, не глядя
на Кити, чувствовал ее движения, ее взгляды и то
место,
на котором она была в гостиной.
Уже раз взявшись за
это дело, он добросовестно перечитывал всё, что относилось к его предмету, и намеревался осенью ехать зa границу, чтоб изучить еще
это дело
на месте, с тем чтобы с ним уже не случалось более по
этому вопросу того, что так часто случалось с ним по различным вопросам. Только начнет он, бывало, понимать мысль собеседника и излагать свою, как вдруг ему говорят: «А Кауфман, а Джонс, а Дюбуа, а Мичели? Вы не читали их. Прочтите; они разработали
этот вопрос».
Анна, не отвечая мужу, подняла бинокль и смотрела
на то
место, где упал Вронский; но было так далеко, и там столпилось столько народа, что ничего нельзя было разобрать. Она опустила бинокль и хотела итти; но в
это время подскакал офицер и что-то докладывал Государю. Анна высунулась вперед, слушая.
Сани у
этого извозчика были высокие, ловкие, такие,
на каких Левин уже после никогда не ездил, и лошадь была хороша и старалась бежать, но не двигалась с
места.
― Нет! ― закричал он своим пискливым голосом, который поднялся теперь еще нотой выше обыкновенного, и, схватив своими большими пальцами ее за руку так сильно, что красные следы остались
на ней от браслета, который он прижал, насильно посадил ее
на место. ― Подлость? Если вы хотите употребить
это слово, то подлость ―
это. бросить мужа, сына для любовника и есть хлеб мужа!
— Так, усыновила. Он теперь не Landau больше, а граф Беззубов. Но дело не в том, а Лидия — я ее очень люблю, но у нее голова не
на месте — разумеется, накинулась теперь
на этого Landau, и без него ни у нее, ни у Алексея Александровича ничего не решается, и поэтому судьба вашей сестры теперь в руках
этого Landau, иначе графа Беззубова.
А вместе с тем
на этом самом
месте воспоминаний чувство стыда усиливалось, как будто какой-то внутренний голос именно тут, когда она вспомнила о Вронском, говорил ей: «тепло, очень тепло, горячо».
―
Это Яшвин, ― отвечал Туровцыну Вронский и присел
на освободившееся подле них
место. Выпив предложенный бокал, он спросил бутылку. Под влиянием ли клубного впечатления или выпитого вина Левин разговорился с Вронским о лучшей породе скота и был очень рад, что не чувствует никакой враждебности к
этому человеку. Он даже сказал ему между прочим, что слышал от жены, что она встретила его у княгини Марьи Борисовны.
Вернувшись домой, Алексей Александрович прошел к себе в кабинет, как он
это делал обыкновенно, и сел в кресло, развернув
на заложенном разрезным ножом
месте книгу о папизме, и читал до часу, как обыкновенно делал; только изредка он потирал себе высокий лоб и встряхивал голову, как бы отгоняя что-то.
— Ведь он уж стар был, — сказал он и переменил разговор. — Да, вот поживу у тебя месяц, два, а потом в Москву. Ты знаешь, мне Мягков обещал
место, и я поступаю
на службу. Теперь я устрою свою жизнь совсем иначе, — продолжал он. — Ты знаешь, я удалил
эту женщину.
И Степан Аркадьич улыбнулся. Никто бы
на месте Степана Аркадьича, имея дело с таким отчаянием, не позволил себе улыбнуться (улыбка показалась бы грубой), но в его улыбке было так много доброты и почти женской нежности, что улыбка его не оскорбляла, а смягчала и успокоивала. Его тихие успокоительные речи и улыбки действовали смягчающе успокоительно, как миндальное масло. И Анна скоро почувствовала
это.
В
эту минуту я не желал бы быть
на его
месте.
— Да так-с! Ужасные бестии
эти азиаты! Вы думаете, они помогают, что кричат? А черт их разберет, что они кричат? Быки-то их понимают; запрягите хоть двадцать, так коли они крикнут по-своему, быки всё ни с
места… Ужасные плуты! А что с них возьмешь?.. Любят деньги драть с проезжающих… Избаловали мошенников! Увидите, они еще с вас возьмут
на водку. Уж я их знаю, меня не проведут!
Я с трепетом ждал ответа Грушницкого; холодная злость овладела мною при мысли, что если б не случай, то я мог бы сделаться посмешищем
этих дураков. Если б Грушницкий не согласился, я бросился б ему
на шею. Но после некоторого молчания он встал с своего
места, протянул руку капитану и сказал очень важно: «Хорошо, я согласен».
— Я думаю то же, — сказал Грушницкий. — Он любит отшучиваться. Я раз ему таких вещей наговорил, что другой бы меня изрубил
на месте, а Печорин все обратил в смешную сторону. Я, разумеется, его не вызвал, потому что
это было его дело; да не хотел и связываться…
После
этой трагической фразы, сказанной с приличною важностью, он отошел
на свое
место...
— Как же бы
это сделать? — сказала хозяйка. — Рассказать-то мудрено, поворотов много; разве я тебе дам девчонку, чтобы проводила. Ведь у тебя, чай,
место есть
на козлах, где бы присесть ей.
— Нет, я спросил не для каких-либо, а потому только, что интересуюсь познанием всякого рода
мест, — отвечал
на это Чичиков.
— Невыгодно! да через три года я буду получать двадцать тысяч годового дохода с
этого именья. Вот оно как невыгодно! В пятнадцати верстах. Безделица! А земля-то какова? разглядите землю! Всё поемные
места. Да я засею льну, да тысяч
на пять одного льну отпущу; репой засею —
на репе выручу тысячи четыре. А вон смотрите — по косогору рожь поднялась; ведь
это все падаль. Он хлеба не сеял — я
это знаю. Да
этому именью полтораста тысяч, а не сорок.
В анониме было так много заманчивого и подстрекающего любопытство, что он перечел и в другой и в третий раз письмо и наконец сказал: «Любопытно бы, однако ж, знать, кто бы такая была писавшая!» Словом, дело, как видно, сделалось сурьезно; более часу он все думал об
этом, наконец, расставив руки и наклоня голову, сказал: «А письмо очень, очень кудряво написано!» Потом, само собой разумеется, письмо было свернуто и уложено в шкатулку, в соседстве с какою-то афишею и пригласительным свадебным билетом, семь лет сохранявшимся в том же положении и
на том же
месте.
В продолжение
этого времени он имел удовольствие испытать приятные минуты, известные всякому путешественнику, когда в чемодане все уложено и в комнате валяются только веревочки, бумажки да разный сор, когда человек не принадлежит ни к дороге, ни к сиденью
на месте, видит из окна проходящих плетущихся людей, толкующих об своих гривнах и с каким-то глупым любопытством поднимающих глаза, чтобы, взглянув
на него, опять продолжать свою дорогу, что еще более растравляет нерасположение духа бедного неедущего путешественника.
Это заключение, точно, было никак неожиданно и во всех отношениях необыкновенно. Приятная дама, услышав
это, так и окаменела
на месте, побледнела, побледнела как смерть и, точно, перетревожилась не
на шутку.
Засим
это странное явление,
этот съежившийся старичишка проводил его со двора, после чего велел ворота тот же час запереть, потом обошел кладовые, с тем чтобы осмотреть,
на своих ли
местах сторожа, которые стояли
на всех углах, колотя деревянными лопатками в пустой бочонок, наместо чугунной доски; после того заглянул в кухню, где под видом того чтобы попробовать, хорошо ли едят люди, наелся препорядочно щей с кашею и, выбранивши всех до последнего за воровство и дурное поведение, возвратился в свою комнату.
Да и в словесных науках они, как видно, не далеко уходили…» — Тут
на минуту Кошкарев остановился и сказал: — В
этом месте, плут… он немножко кольнул вас.
— Вот смотрите, в
этом месте уже начинаются его земли, — говорил Платонов, указывая
на поля. — Вы увидите тотчас отличье от других. Кучер, здесь возьмешь дорогу налево. Видите ли
этот молодник-лес?
Это — сеяный. У другого в пятнадцать лет не поднялся <бы> так, а у него в восемь вырос. Смотрите, вот лес и кончился. Начались уже хлеба; а через пятьдесят десятин опять будет лес, тоже сеяный, а там опять. Смотрите
на хлеба, во сколько раз они гуще, чем у другого.
Завидев еще издали его, Чичиков решился даже
на пожертвование, то есть оставить свое завидное
место и сколько можно поспешнее удалиться: ничего хорошего не предвещала ему
эта встреча.
«Позволено ли нам, бедным жителям земли, быть так дерзкими, чтобы спросить вас, о чем мечтаете?» — «Где находятся те счастливые
места, в которых порхает мысль ваша?» — «Можно ли знать имя той, которая погрузила вас в
эту сладкую долину задумчивости?» Но он отвечал
на все решительным невниманием, и приятные фразы канули, как в воду.
Не сгорая ни честолюбьем, ни желаньем прибытков, ни подражаньем другим, он занимался только потому, что был убежден, что ему нужно быть здесь, а не
на другом
месте, что для
этого дана ему жизнь.
На это полицеймейстер заметил, что бунта нечего опасаться, что в отвращение его существует власть капитана-исправника, что капитан-исправник хоть сам и не езди, а пошли только
на место себя один картуз свой, то один
этот картуз погонит крестьян до самого
места их жительства.
Что было делать с полковником? Чичиков решился отправиться сам поглядеть, что
это за комиссии и комитеты; и что нашел он там, то было не только изумительно, но превышало решительно всякое понятье. Комиссия всяких прошений существовала только
на вывеске. Председатель ее, прежний камердинер, был переведен во вновь образовавшийся комитет сельских построек.
Место его заступил конторщик Тимошка, откомандированный
на следствие — разбирать пьяницу приказчика с старостой, мошенником и плутом. Чиновника — нигде.
— Нет, Платон Михайлович, — сказал Хлобуев, вздохнувши и сжавши крепко его руку, — не гожусь я теперь никуды. Одряхлел прежде старости своей, и поясница болит от прежних грехов, и ревматизм в плече. Куды мне! Что разорять казну! И без того теперь завелось много служащих ради доходных
мест. Храни бог, чтобы из-за меня, из-за доставки мне жалованья прибавлены были подати
на бедное сословие: и без того ему трудно при
этом множестве сосущих. Нет, Платон Михайлович, бог с ним.